|
ДЛИННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ О ВОЗВРАЩЕНИИ
(в нескольких частях)
1
Это дни драпировки уставших за зиму стволов.
В расслаблении после экстаза стоять мертвецами,
развязав сердцевины напухших за месяц узлов,
кормят сморщенных деток невидимыми сосцами.
Прорастают заломы в выси протянутых рук.
От настойчивых глаз все деревья беременность скрыли.
Кто вздыхал. Кто завидовал. Кто-то молился. И вдруг
возвратились и дышат сквозь слой многомесячной пыли.
Был жестокий обман в спокойной серьёзности поз,
под морщинистой кожей горячие соки играли.
Беззастенчиво лгали, не задавая вопрос,
а сами отчаянней всех изнутри задавали.
И до пьяного лая вовсю офигевших дворняг,
до стонов котов, обезумевших вдрызг от восторга,
всем радостно просто. И буйный весенний сквозняк
колышет улыбки на жителях бывшего морга.
И только лишь нужно, чтоб нежно, чтоб так, не зачем,
наивно салатово, трогательно ласкали
и робко, случайно, на чёрном костлявом плече
топорщились в воздух и солнечный лучик искали.
Спустя две недели то небо, что гибло в сетях,
что было запутано в сложных извилистых схемах,
засядет тихонько в зелёных весёлых ветвях
и пукнет смущённо на всхлипы об общих проблемах.
Нетрезвая птица орёт и орёт свысока,
ей никак не постичь несолидность апрельских деревьев,
и долго плывут изумлённые всем облака,
оставляя на быстрых лучах клочья белых отрепьев.
Возвращается жизнь из далёких и лучших миров,
и листья - сравни по прожилкам с альбомными - те же.
Земле не хватает услад всеобъемлющих снов
и тянет под солнцем тяжёлое пузо понежить.
Кто дышит. Кто счастлив. Кто любит. Кто плачет. Кто ждёт.
Но у всех что-то странно знакомое изнутри зреет,
когда в нежной зелени пьяная птица орёт
и теплеет, теплеет, теплеет. Теплеет. Теплеет.
2
День простужен.
Дождь неисправим.
Но будильник кем-нибудь разбужен.
Подзатыльник и - поспим?
Начаться глупо,
всё равно туман
и в скучных звуках дождевого хлюпа
и я, и день, и всё - самообман.
У бога насморк.
У меня хандра.
Давайте на спор:
было ли вчера?
И предстоит ли вообще сегодня?
И не вставать, быть может, благородней?
Вернулась.
Всё такой же и туда же.
И зеркало привычно отшатнулось:
свят-свят, Наташа!
Ломится утро в мокрое стекло,
проигнорировать его не в силах,
вот ведь не подвезло:
зацепило,
выдернуло в дальнейшее, в жизнь -
дыши, греши,
а здесь весна простужена
и дождь невыносим,
так, может быть, до ужина -
поспим?
Чего засуетились,
задёргали грудкой?
Тикайте правильно, как договорились.
Тремя строчками выше - шутка.
Встаю. Уже встала.
Щёки сосредоточенно мылю.
А братец: эй, проверяла:
ты ли?
Издевается.
Зеркало брыкается: ты, а кто же.
Возвращаюсь. Получается,
там - плоше?
3
Город мокр. На тротуарах
люди, лужи. Люди в лужах.
Небо хмуро. Тучи-хмары
с раннего утра недужат.
Льёт и льёт. Затылок лапят.
Мерзко, стыло, плохо, влажно.
На день из весны ограбят -
страшно?
Кажется: по-прежнему. Отличие - мокровато.
А когда-то
Толпились капли в очередь за шиворот,
весёлые, стекали ловко по носу,
и падали в забитый смехом рот
их пресные округленные конусы.
Стекала струями небесная вода,
и кто-то с щёк её мне нежно слизывал,
как сладкий сок небесного плода.
И ненароком капельки нанизывал
на скромно сообщённое "всегда".
Стояли тесно, чтоб вместиться в дождь.
Смеялись громко - пьяные и шумные.
Вино от бога. трепет или дрожь.
Тесней - теплей. Что ж, мысль благоразумная.
Тесней, тесней. Теплее. Горячо.
Вода уже в полметре испаряется.
и дождь совсем, наверно, ни при чём:
здесь кое-кто нечаянно влюбляется.
Толпились капли в любопытстве вниз.
На небесах ведь нет таких нескучностей.
И то, что город мокр, суров и сиз
неважной самой было из ненужностей.
За воротом медленные реки
моют, моют, ниагарят.
А вдруг библиотеки
памяти выгорят?
Вдруг некуда станет
возвращаться?
Хотя... а надо ли в ране
копаться?
4
Ни для кого и незачем. Вырезала
из. Всё продолжалось так, всуе.
"Конец, наверно", - сказала
и тоскую.
Воздух выплотнялся в лица,
которые - жили, смотрели.
Среди них крупица
меня - еле-еле.
Когда рвут надвое. Рассекают,
отслаивают, отъедают, рушат.
Тогда, наверное, умирают
души.
В последней агонии ногами дрожала
вперёд, равномерно.
Внутри она визжала, визжала.
Конец. Скверно.
Трансцендентные разговоры.
Город плоско и медленно проступал
где-то, но сквозь поры не проникал.
Это - конец. Птицы кричали
надгробные оды.
Но тут сгоряча
роды
меня в пространство.
"Как живёшь? Отлично выглядишь".
"Спасибо, ты тоже".
Изнутри: так и швы, глядишь,
наложат.
"Эй, постой!
Как дела в университете?"
Что? Разве и такое
есть на свете?
Птицы из буйных крон вовсю свистали.
Так не за упокой, а за здравие свищут,
а в душе событиями зарастало
пепелище.
После смерти возвращаются в мир индусы
и Далай-ламы.
И я вернулась.
Мама!
5
Из автобуса выпадаю на приготовленные колени
и, вверив родимой горе в нескольких бурых граммах,
ненароком испортив пару чьих-нибудь впечатлений,
захожусь: Ма-маа-аа-аааа!
(Мамочка! Мне плохо, плохо, плохо, плохо, плохо.
Я умерла. Мама, перед тобой труп. Я - неживая)
Но после чмока и удушенного в гортани вздоха
выживаю.
У меня всё отлично. Как отец? Как здоровье?
(Мама, мы расстались) У племяшек грипп? Это - ужасно.
Лучше? Тычу пальцем всхолмленное межбровье.
(Ма, я несчастна)
Что? Цвет? Идёт. (Такого цвета лицо у трупа).
Ма, а тут всё то же и даже пахнет - так же.
Даже книги, на той же странице. Конечно, я съем тарелочку
супа.
(Мы теряем её! - Натааааа-шаа-ааа!)
Стакан с толпой обескровленных ручек, синий, знакомый.
Сосредоточенная кукла с красивыми глазами ламы.
Диван с пружинами. Пыльное пианино. Тело фотоальбома.
(Мы расстались, мама)
Здорово, пёс! Ну почему ты такой лохматый?
Непременно люблю. В живот пятаком тычет, играет.
(Я умерла. Когда-то.
Здесь - другая)
Прежняя. Маленькая. Мам, я так соскучилась. Вы были
на даче? Как там розы? Непременно должны быть розы.
А помнишь ту, которую в прошлом году посадили
под банку? Что за
слёзы? Та, в глаз попал осколок метеорита.
Смотри, а диффенбахия-то всё выше и выше.
(Оказывается, мёртвые в условиях привычного быта
дышат)
Ночь. Пружины вычерчивают по давним отметкам на коже
картины. Вода в батарее колыбельные шепчет.
Как в вечности. Это, что же,
легче?
Из кровати выпадаю на приготовленные колени.
Из таких корней да только в небо тянуться.
Так полезно среди многочисленных явлений
съёжиться и - вернуться.
Не могу, ма. Честное слово, надо. Необходимо.
Я скоро приеду, ты расстраиваешься напрасно.
(Мама, а знаешь, я всё-таки выносимо
несчастна)
Я возвращаюсь оттуда, куда вернулась.
Из незыблемого - под ливни картечи.
Потренировалась и улыбнулась.
Мама, до встречи.
6
Деревья аплодируют.
Стряхивают дождь друг на дружку.
Солнце исподтишка репетирует.
трогает мою макушку,
вплетает между дождевых нитей
свои, драгоценные, нити.
Мистер Дождь, обилие своё уймите,
соблаговолите.
Смотрите, жёлтым уже заляпаны
Ваши одежды.
Солнечные клапаны
между
туч. Вклинены крепко.
Капельки сникают в последнем сальто.
Топчу ногами золотую лепку
асфальта.
Веселятся кленовые листья-подростки,
к лучам задиристо липнут.
Жаль, я для этого чересчур громоздка.
Всхлипну.
Солнце, что ж,
я Вам рада.
Мистер Дождь,
не надо разврата.
Без лишних эмоций:
Вам день насиловать не придётся.
Я же знала, что Солнце
вернётся.
7
- Здравствуй.
Ветер ударился о лицо и погиб.
Зелёное братство
перепугалось и затопорщилось мимо.
Изменил кривизну пространственный изгиб
и время оказалось неисчислимо.
- Здрав-ст-вуй.
-Фьюи, фьюи, фью! -
птица агонизировала, кричала.
сквозь завихренья воздушных струй
я молчала.
- Зд-р-рав-с-т-вуй.
Это уже было!
Также буковки по пылинкам скакали,
также мёрли.
Я говорила,
а слова застревали
в горле.
Я говорю, а слова не хотят наружу.
Глаза уплотнившееся пространство лапят.
Этот день до неправильности нарушен
и до пьяного запит.
Это лицо - слепок
с череды успокоившихся статуй.
Как нелепо.
- Здравствуй.
Пытаюсь складывать, как по букварю.
мёртвый ветер толст и предпочитает быть везде.
Говорю:
- Здравствуй-...те.
Убила. Наповал. Звуки достигли лба и вышли навылет.
Сейчас раскрошится на составные части.
В этой пьесе мы играли на вылет.
...- Здрасте!
Рисует несколько аккордов на фоне.
Улавливаю интонацию сарказма.
В левом ухе отчаянно звонят.
Алло. Спазмы.
- Как...
Что за дурацкое сочетание звуков?
Таких не бывает. Ломаю руки.
Страдаю.
- ...ты...
Ты? У меня отличная галлюцинация:
бывший возлюбленный с ухмылкою Джиоконды,
чуть левее куда-нибудь пробирается
хонда.
- ...поживаешь?
Выживаю. Существую. Занимаю объём.
Имею массу и проблемы. Я - есть.
Искривившимся ртом
месть:
- Отлично.
Тик-так. Так, так, мрачнеет.
Лапит глазами где-нибудь ниже подбородка.
"Фьюи, фьюи, фью" - звонче, сочнее.
Кротко:
- А ты - как?
Несколько уныло:
- Лучше не бывает.
В груди что-то ударилось и заныло.
Страдает.
О чём ещё? О чём-нибудь ещё можно?
Лужа отражает физиономию ненормальной.
Солнце греет неосторожно
и аномально.
Стоим. Вырезаем фотографии и на зрачки клеем.
Молчим громко. Раньше можно было трогать руками.
- Апрель. С каждым днём всё теплее, теплее.
- Природа всегда ходит кругами.
Стоим, дурные, судорожно ищем темы.
Если не найдём, то каждому нужно спешить по делу.
Неужели проблема?
Смело:
- А как та?
Хочет выругаться и одновременно целовать долго.
- Как всегда, -
приличие долга.
Задыхаюсь и больно кусаю рот.
- А как - тот?
- Ничего, спасибо.
Либо
убью либо зацелую.
Ревнует. Ревную.
Стоим. Одни. Город струится двумя потоками мимо.
Кленовые листья осмелели и давай шуметь.
Наверное, невозможно непоправимо
выздороветь.
Рукой бы - к лицу. Когда-то вылепила его - я.
На лицо бы - рука. Когда-то вылепил меня - он.
Стоим, над подобиями скорбя,
Пигмалиона и Пигмалион.
Расходимся молча, диффузию прерывая,
не развернувшись спинами, побежим - догонит.
Ветер, отлежавшийся и живой, зевая,
стонет.
Всё продолжается.
Солнечные лучи, как плети.
Всё возвращается,
стоит встретить.
8
С третьего глаза смаргиваю ресницу.
Небо живописнее с каждым часом.
По ячейкам раскладываются лица
джокеров сегодняшнего пасьянса.
Протыкают бездну миллиметрами точек
звёзды. Так подростка, бывает, прыщет.
И подобное украшение на физиономии ночи -
удивительная красотища.
Включив окно, смотрю передаваемый космос.
В разделе "порно" релаксирующей Вселенной пузо,
на интересном месте - реклама Ротманс.
У соседей поёт Карузо.
У других декламируют маты.
Млею, млею, млею. Млею.
На вопрос иронизирующего брата
устаю и веселею.
С третьего глаза смаргиваю слезинку.
Гоняю прану туда-обратно.
Пляшут звёзды убористую лезгинку.
Я громадна.
Вспухаю до размеров томно сущей Вселенной.
Накладываю на всё сверху и много
и понимаю, что быть суверенной -
и нелепо и - жестоко.
Возвращаюсь в лоно. Обладаю лоном.
Брюхата миром, брыкающимся шибко.
Являюсь единственным эталоном
и единственною ошибкой.
Хорошо. Триста тридцать третий глаз влажен.
Искренне улыбаюсь.
Но тут вспоминаю о самом важном
и - возвращаюсь
в утро. Будильник с размаху - по носу.
Ворчу, встаю и щёки сосредоточенно мылю.
Всего лишь, чтобы дождаться вопроса:
"Ты ли?"
- Я
|
